В Вилюйском улусе сегодня живут четыре ветерана Великой Отечественной войны. Николай Сидорович Николаев, недавно отметивший 98-летие, один из них. До сих пор они с женой Марией Никифоровной живут вдвоем, отдельным хозяйством. Конечно, дети и внуки то и дело забегают их проведать. Дома стоят по соседству. Но сам факт говорит о многом.
О визите журналистов «Сахамедиа» Николая Сидоровича предупредили, и он ждал нас. Пиджак, с обеих сторон увешанный орденами и медалями, висел на спинке стула. Надевать его, наверное, было тяжело и в молодые годы… Разглядев среди наград медаль «За отвагу», спрашиваю хозяина, за что именно его наградили. «За языка», — отвечает он. В неярком свете лампы поблескивают ордена Красной Звезды, Славы и Отечественной войны – степеней в вечерних сумерках мне не разглядеть.
— А они?
— И они за то же самое. Я ведь в полковой разведке был.
Начало разговора
Ветеран родом из Тогусского наслега. Родился 13 августа 1919 года. У родителей было шестеро детей – пять дочек и он, единственный сын. Работать тогда рано начинали – лет с шести-семи: коров на водопой гоняли, быков по пашне водили. В первый класс пошел, когда ему уже десять исполнилось – там, где Николаевы жили, школы не было, ближайшая – в двадцати верстах. Поэтому мать до последнего его дома держала: «Мальчишки его бить будут, и не пожалеет никто – он же чужой для них».
Закончил четыре класса в Кыргыдае. Потом в совете секретарствовал – других грамотеев не нашлось. А тут война. Повестки пачками приходили. Молодой Николай свою получил в июне 1942-го. «Семьдесят нас было, оседлали мы лошадей – и до Вилюйска. Там на пароход с призывниками из других наслегов сели. И из Якутска так же до железной дороги. А уж потом под Сталинград, под бомбы… Бомбили так, что вспомнить страшно«, — рассказывает нам он.
Как в разведку попал
Подошел ко мне командир, лейтенант Барабанов: «Ты кто по национальности будешь?». «Якут», — единственное, что тогда по-русски мог сказать. «Якут? Охотник, наверное, хороший», — и смотрит так задумчиво. Потом спросил: «Пойдешь ко мне?». Вот так я в полковой разведке и оказался.
Привел он Николая в землянку. Глядит – здоровенные парни лежат. Лейтенант им что-то говорит, а они глядят на нашего героя и со смеху покатываются: что, мол, за вояку ты к нам привел? Хоть солдат из Якутии по-русски и не знал, но ему догадаться было нетрудно: они все, как на подбор – под два метра, косая сажень в плечах. Только недолго они веселились: лейтенант рявкнул что-то, все сразу и примолкли. По словам собеседника, лейтенант мягкий был, но за нашего земляка с самого начала горой стоял, никому в обиду не давал.
— Что еще запомнилось? Еда. Иногда ведь по несколько дней на подножном корму. А нам, разведчикам, двойная порция полагалась. И сто грамм, куда же без них. Я не пил совсем и по сей день не пью – до армии как-то не пришлось, а что на фронте этим делом и подавно увлекаться не стоит, понял сразу, как нам впервые водку выдали: один солдат и выпил-то вроде немного, а разошелся так, что не удержишь – на бруствер вскочил, кулаком в сторону немецких окопов грозит и кричит что-то. Пуля тут же и прилетела – прямо ему в лоб. А некоторым нашим товарищам — сколько ни выдай «наркомовских», все мало, и я им свою долю отдавал, так что они меня полюбили. Хотя, наверное, не только поэтому. Слышал однажды, как говорили обо мне: «Коля наш резвый, как собака, не угонишься за ним». А в нашем деле многое от скорости зависит.
На войне как на войне
К концу войны Николай уже понимал по-русски, но говорил все равно плохо. А парни его подбадривали: «Ты, главное, не молчи. Скажи, не стесняйся, мы поймем». Хотя они, наверное, больше угадывали, что он им сказать хочет: они же столько вместе прошли, что с полуслова друг друга понимали, с полувздоха.
Иногда все-таки невмоготу становилось – так хотелось с кем-то по-якутски поговорить, от души, но ни одного якута за те пять лет, что в армии был, я так и не встретил.
Еще тяжко было, что из дома писем нет. Сами они не писали – то бумаги нет, то времени. А от своих весточек ждали. Очень ждали. Помнит, почта пришла, кто-то пляшет на радостях, он в сторонке сидит, черные думы одолевают: почему мои-то молчат, живы они там или нет? Отец ведь перед самой войной умер, мать с сестрами, как он в армию ушел, совсем одни остались. Командир подсел: «Что, Коля, не пишут?». Он ему – так, мол, и так, ни разу за все время ни одного письма. Тогда: «Не горюй, напишут», — уверил командир.
И, действительно, вскоре приходит письмо от родственницы – оказалось, командир прямо в их совет написал, перечислил все мои награды и добавил, что бойцу любая весточка из дома дороже самой высокой из них.
— Хороший был командир… Помню, как он погиб. Мы во время затишья только перекусить собрались, чайник уже почти вскипел, и вдруг крик: «Немцы!». Мы чайник пинком в костер опрокинули – и в бой. Командир на моих глазах упал. Я в горячке не понял, ранен он или убит. Краем глаза заметил, что один немец в меня целится, и срезал его из автомата. А командир так и не поднялся…
Николай Сидорович умолкает. Выцветшие глаза смотрят куда-то вдаль. Неслышными шагами подходит внучка, тихо говорит: «Дедушка устал, ему надо отдохнуть». Потом зовет бабушку, чтобы их сфотографировали вместе. Такими они и останутся в памяти внуков, правнуков – всегда вместе, всегда рядом.